Танцы на айсбергах
На холоде быстро расстаешься с иллюзиями. Земли здесь нет, есть только каменная «суша», покрытая ледником. А «твердь», по которой ходишь, — это дрейфующий лед. Здесь нет ночи и дня в привычном понимании слова. Ночь длится несколько месяцев, и столько же длится день. Здесь нет границы между миром человеческим и животным. Мои друзья эскимосские охотники говорят, что когда белые медведи возвращаются домой, они снимают свои шкуры и вешают на крючок.
Я танцую на дрейфующем льду. Моя сцена движется под ногами. Айсберг, на котором я стою, может доплыть до широты Нью-Йорка или Лос-Анджелеса за одно лето. Мое искусство призрачное, и оно исчезнет вместе с тающим льдом.
Морской лед — это особая сцена. Здесь не нужно ничего сочинять, преувеличивать, лгать зрителю или себе. Здесь нет места красноречию, мир открыт до самого горизонта. Здесь не спрячешь ничего и не спрячешься сам. Никто тебя не пожалеет, не ахнет. Здесь, как в любой пустыне, ощущаешь великое присутствие истины, «правды жизни», которая одновременно — мираж.
Непонятно, ледяные крепости плывут мимо меня или мы плывем мимо крепостей, порой реальных, а порой миражей? Все это игра света, тени, озона и низких температур.
В ледяной пустыне ты понимаешь, насколько слаб человек, если лишить его кокона. На морском льду у тебя нет не остается ничего, кроме тела и базовых инстинктов, благодаря которым ты можешь принять жизнь такой, какая она есть, и адаптироваться. Люди, прожившие в коконе всю жизнь, не представляют, какие фантастические адаптационные возможности скрыты в нашей генетической памяти и как быстро они реализуются, когда возникает нужда.
Здесь абсолютная тишина. Мое искусство рождается в этой тишине и во снах. Впрочем, эта тишина относительна. Для меня в Арктике больше звуков, чем где-либо еще, и большинство из них ты никогда не слышал в жизни. Лед трещит и ломается,
когда торосы наезжают друг на друга, как быки. Громадный, как небоскреб, айсберг переворачивается под своей тяжестью, и это звучит, как атомный взрыв. Здесь нет того, что на Западе называется small talk, постоянного разговора ни о чем во избежание тишины. Ведь тишина в понимании современного человека — проявление грубости. Здесь я могу говорить только со льдом, камнями, ветром и подводными рыбами. Но для этого не нужны слова.
Тело как природный материал
Во всех моих работах я использую природные материалы — от жира нерпы до льда и отражений в полуразбитых охотничьих зеркалах. Но главный мой инструмент — мое собственное тело. Это основная причина, по которой многие называют мое искусство провокационным. В цивилизованном мире к человеческому телу по-прежнему относятся как к «низкой материи», ее нужно либо опасаться, либо игнорировать. Я доверяю телу больше, чем разуму. Тело — более аккуратный, надежный и честный инструмент, чем мой «цивилизованный» рассудок. Мое тело не обманывает, а разум легко может солгать.
Лёд уходит, цирк остаётся
В 1989 году я впервые оказалась в канадской Арктике, в маленьком поселке, где тогда жило около несколько сотен человек. Я застряла там надолго, а в таких местах быстро становишься частью общества. В поселке было много детей, и они целый день крутились около нас, ведь делать им особенно было нечего: ни кружков, ни студий, ни уж, конечно, галерей или театров в поселке не было. Я каталась вместе с ними на льдинах и придумывала всякие забавные истории. Вдруг мне пришло в голову сделать маленький цирк на льдине. А где еще? Сцены нет, а берег крутой, каменистый. Мы сшили костюмы из тряпок, поставили маленький спектакль про белого медведя и ворона — на основе всем здесь знакомой сказки. Играли сами для себя, но оказалось, что на берегу у нас были зрители. Так дети впервые в своей жизни получили аплодисменты. Прошло почти 20 лет, и я вернулась к своей идее цирка на льду, только вот льда к тому времени осталось гораздо меньше…
Климат в Арктике меняется, но не все представляют себе, насколько быстро. Например, в Гренландии раньше морской лед стоял девять месяцев, а сегодня — только два. А ведь на морском льду проходит вся жизнь — охота, рыбалка и культура. Так было веками. У полыньи, где живет нерпа, охотники сочиняли песни, танцевали, рассказывали истории. Нет льда -значит, нет еды и культуры. Охотник, который раньше был основой общества, стал вдруг ненужным. И общество поползло по швам. Пришел с юга алкоголь, начались самоубийства -в первую очередь среди подростков.
С уходом льда люди перестали ездить друг к другу в гости: дорог ведь нет, только на собачьей упряжке через фиорды. Люди стали узниками своих собственных островов. Что может спасти от петли или от спирта? Праздник! Я снова решила поставить цирковое представление на льду.
Мы накупили костюмов и масок на Бродвее в театральных магазинах и отправились во льды. Эскимосские дети — прирожденные жонглеры, акробаты, канатоходцы, чревовещатели, иллюзионисты. Это у них в генах! Может быть, трудно в короткий срок научить их играть симфоническую музыку, но сделать цирковое представление можно за день. С помощью тела, без слов они могут рассказать про свою боль. И выплеснуть агрессию, которая иначе будет направлена против них самих. А еще они любят смеяться. Когда люди смеются, трудно думать о плохом.
Этой зимой мы снова собираемся создать ледовый цирк. На этот раз в Якутии и, возможно, на Чукотке — на базе местных детских домов, где живут талантливые и добрые дети. И музыкальное сопровождение у нас, кстати, тоже «ледовое»: наши музыкальные инструменты — камень, кожа, дерево и даже вой собак. Думаю, что все у нас получится. Ведь холод соединяет сердца!
